Кино больше не искусство?

«Прежде чем прийти сюда, я прогуглил «Гордон Новосибирск». Первые двадцать ссылок, которые выдал поисковик, – «Ломбард «Гордон» Новосибирск». И тогда я подумал: как же это символично! Что такое ломбард? Это место, куда человек несет дорогие ему вещи, чтобы получить средства, которые позволят ему прожить еще немного, в надежде, что он эти вещи сможет выкупить. Не так ли поступает любой художник? Он предлагает самое дорогое, рассыпчатое, что есть у него в душе с желанием, что кто-то даст ему если не пропитание, то хотя бы надежду на существование. Публика может быть настроена на это совершенно легкомысленно, и хороший художник, как герой трагедии, неизбежно погибает, а плохой художник, может быть, даже скоро получит премию «Оскар»».

«Я действующий кинематографист, хотя и не системный, который взялся утверждать на публику, что его работы – это не искусство, и попытался найти какое-то утешение в этом утверждении».

«Определений, что такое искусство, наверное, несколько сотен, может, тысяч. Всякий, кто когда-то задумывался об этом, имеет собственное понимание. Я посидел, подумал, и вот что получилось у меня: искусство – это то, что вызывает у подготовленной публики непосредственный эмоциональный отклик и, как следствие, качественное изменение мировоззрения. Почему же кино не искусство?»

«Кино – синтетическое направление, объединяющее в себе и живопись, и музыку, и, если хотите, театр, – представление. И получается, что набор всех этих искусств, которые вечны, должны дать в результате вечное искусство кино. Подождите, скажу я вам, давайте вспомним: откуда и как появился театр, какие жанры были первыми, а какие появились потом. Театр возник из погребального плача, когда скорбь искусственно вызывалась плакальщицами, которым во все времена платили деньги за их работу. Погребальный обряд стал праосновой театра. Потом появились различные фестивали. Слово «трагедия» в переводе с древнегреческого означает «песнь козлов» – кто это такие? Наряженные в козлиные шкуры – сегодня мы бы назвали их «актеры», а на тот момент – жрецы, – воспевавшие один из языческих праздников. Из этого возник театр, но бог с ним. У древних греков данный вид искусства был определен уже давно исключительно двумя жанрами – трагедией (где герой борется с роком и последний его побеждает) и комедией (где герой борется с роком, но обстоятельства приводят его к комичному финалу). Притом – высокими жанрами, предполагающими, что результатом просмотра театральной постановки у зрителя должен возникать катарсис, представляющий собой очищение от обыденного, возвышение души, воспитание чувств. Ни сопереживание, ни сочувствие, ни слезы радости или умиления, ни жалость к себе, ни узнавание – нет! Зритель должен выслушать историю и «очиститься». Это взгляд сверху: вы не стоите с героем глаза в глаза, вместе не боретесь и не проходите этот путь, а наблюдаете за ситуацией сверху, и только ее разрешение позволяет вам либо рыдать, либо смеяться».

«Если вы вспомните первые российские, французские фильмы – это так или иначе «киношный» пересказ театральных работ. Как правило, неподвижной камерой, поскольку монтажа еще не было. Это общий план, на котором артисты играют экзальтированно (поскольку им казалось, что через экран необходимо докричаться до зрителя). Первые фильмы, которые люди пошли смотреть в зал, были трагедия и комедия. Почему? Потому что общий план и есть то самое отстранение, которое необходимо этим двум жанрам. Только потом, с изобретением среднего плана, в кинематограф врывается драма, которая тут же его разрушает…»

«То, что мы видим на экранах кинотеатров сегодня, началось с появлением монтажа. Когда место действия можно было подробить, действующих лиц укрупнить и т.д., возникла идея авторского высказывания в кино, что очень важно, дабы какое-то явление могло называться произведением искусства. А последнее, по моему мнению, – это либо проповедь (когда человек знает тайну, и пытается всеми силами ее открыть другим), либо исповедь (когда человек заблудился и ищет выход), либо гимн (благодарность Господу)».

«Драма отличается от трагедии и комедии тем, что это взгляд глаза в глаза, – она предполагает эмпатию. Она помогает разглядеть, вызвать сочувствие – те самые слезы, только не очищения… Когда вы плачете над высоким, то плачете над судьбой человечества/человека, когда же вы сочувствуете чему-то/кому-то, то плачете над собой. Ни один из людей, если он, конечно, не святой, не может взять и настолько проникнуться к другому, чтобы разрыдаться. И вот тогда кинематограф буквально впился в жанр драмы, поэтому следующий шаг к мелодраме был неизбежен. От драмы она отличается своей легкостью восприятия. И происходит то, о чем я говорил: если трагедия работает только на подготовленную публику, драма готовит публику к появлению мелодрамы, а мелодрама воспринимается всеми одинаково, поскольку давно придуман механизм, как давить коленкой на слезные железы».

«Сегодня в кино ничего, кроме аттракциона (стрелялок) и мелодрамы с элементами трагедии или комедии, вы не увидите. Доходит до того, что инсценировки пьес Шекспира превращаются в мелодраму. Итак, вот уже полезли эти ограничения – кинематограф, если бы был искусством, придерживался бы высокого. Если это не доказательство, соглашусь: и живопись бывает салонной, что это – не вид искусства? Вид».

«Однажды я разговаривал с Фрэнсисом Фордом Копполой, и он рассказал, что ненавидит все свои прежние фильмы, поскольку они у него на глазах рассыпаются и превращаются в труху. Ага, подумал я, а из-за чего это, интересно? Чем отличается театральная постановка от киноленты? Евгений Вахтангов открыл гениальную триаду существования театра: автор произведения + интерпретатор (театр, труппа, режиссер и т.д.) + зритель (настоящее время). Без этой триады никакое произведение искусства не имеет жизни. Почему театр вечен? Потому что зритель уходит, стоит измениться времени, и спектакль погибает естественной смертью – долгожителей можно пересчитать по пальцам. Но когда уходит спектакль, остается память о нем, которая сакрализирует театр. Что не так с кино? ЕГО МОЖНО ПЕРЕСМОТРЕТЬ. Вот что не позволяет кинематографу называться искусством! Фильм начинает стремительно стареть, как только после просмотра на экране появляются титры, поскольку в него входит архаичный принцип – документальное сохранение мифа. Если бы у нас имелись дневники Иисуса Христа, которые он вел всю жизнь, то никакого Иисуса Христа бы не было!»